главная биография стихи статьи фото фильмы книги публикации блог ссылки

---

Портреты

---

* * *

Спросил кривой монгол,
взасос целуя стремя:
“Что видел ты во сне,
о солнечный Чингиз?!”
Но, солнечный Чингиз
не глянул сверху вниз, -
Лишь сплюнул
и попал
монголу прямо в темя.
Из горла звук извлек
и в никуда изрек:
«Мне снились белолицые уроды...
Они тонули в собственной крови...»
А сам, зажмурясь,
думал о любви...
Гонец сказал:
у младшей были роды...

* * *

Он удивился: «Ты, мой Брут?!»
Но был удар кинжала крут…
Проснулся Цезарь утром рано –
Остывшая зияла рана,
Хотелось душу отогреть!..
И он подумал: «Правый Боже!
На что же всё это похоже, –
Теперь уже – не умереть!»
А Брут задумался глубоко
И стало Бруту одиноко,
И он подумал: «Все помрем!»
Сверкали дали голубые
И только стражники немые
Ходили мерно под окном.

* * *

Робинзон осознал,
Что вдали не корабль, а касатка…
Заметался, заныл, заскулил на песчаной косе!..
Успокоился враз,
И вздохнул по младенчески сладко,
И когтистой рукой рубанул:
«А-а! – идите вы все!..»

* * *

А Дон-Жуан-то, может статься,
Рыдал на чьей-нибудь груди:
«Я так хочу с тобой остаться!
На веки вечные остаться!..
Но смеху будет – пруд пруди!…»

* * *

И взыграл куполами неслыханный Васька Блаженный!..
И тогда ослепили творцов, обезглазили напрочь!
Упоили сивухой, велели пожрать напоследок,
И по-царски спросили: «Чего вам желательно, хамы?..»
Захрипели умельцы: « За работу, Гроза, благодарствуй!..»
Шапки шмякнули оземь: «Царь-гроза! Самодержец! Заступа!..»
И пошли по Руси, улыбаясь хмельно и блаженно...
Опираясь на посохи, щупали воздух ноздрями...

* * *

Ах, по головушке тугой -
Неслыханным жезлом!..
И целый миг трясет ногой
И пучится козлом...

Ах, по головушке – жезлом!...
С оттяжкой!... Да сплеча!...
И оплывает под углом
Истории свеча…

Иван сморкается в полу,
Дрожит, как Вечный Жид...
А русский Гамлет на полу
Расплющенный лежит.

* * *

Цари, обычно – самодуры.
Царицы просто злые дуры.
Царевны вялы, истеричны...
Зато царевичи - лиричны!
Подросток – что?! - живые мощи, -
Загривка нет. Ходули тощи.
Торчит косица, как лоза,

И в клетках мечутся глаза!..
Но мировых познаний голод
Его как зверь скребет уже!
И назревает Петер-город
В зело лирической душе!
Прочистит глотку прусским пивом,
Мозги – британским табаком,
И, ослеплен голландским дивом,
По верфи дернет босиком.
Он – фантазер! Он Русь-голубу
Рванет за потные меха!
И вывернет ее, как шубу, -
Так что посыплется труха!..

* * *

Поредел императорский чубчик.
Пыль смоленская скулы свела.
Ах, кого отпевают, голубчик,
Квазимодовы колокола?!

Проносился нездешней орбитой!
Проносил неземной ореол!
И завис над Москвой, как подбитый,
Обронивший добычу орел.

* * *

Не осталось былого азарта.
Под ногами – чужая земля.
И народ пропустил Бонапарта
На Божественный суд короля.
Строг поверженный, как монумент,
В исторический данный момент.
Он – в солдатских одеждах суровых.
Сапоги – не придумать грубей!
И Луи со ступеней дворцовых
Прошипел: «На колени, плебей!»
Поклонился Великий Солдат,
Распрямился Великий Солдат,
Резко вскинул литой подбородок.
Резко руки скрестил на груди.
Он-то слышал – живой самородок –
Как бессмертье трубит впереди!

* * *

В надежных розвальнях, в мехах,
Волконский спит, поджав коленки...
Отпрыгнул встречный впопыхах,
Вдогон этапу лупит зенки...

Острожной пушки грохнет гром.
Тузом бубновым бита карта...
И туча в нёбушке сыром, -
Как треуголка Бонапарта...

Игрок! Фанатик! Бог пространства!
Смутитель русского дворянства!
Его нечаянный палач!..
Поплачь на острове... Поплачь!..

* * *

Давыдов проснулся, горяч и по-зимнему зорок.
Спружинил в постели: «Ба! - ночью-то хлопнуло сорок!»
Заносчиво фыркнул: «А хоть бы и все пятьдесят!!»
Шампанского кликнул, велел порубать поросят.
В деревню послал – притащить крепостную семнадку.
Гавриле сказал: «Наиграй-ка мне, дурень, сонатку.
Сыграй мне про то, как во снах пуще птицы летаю...
А я полежу... И о жизни былой помечтаю...»

* * *

Светильники…Гербы…
Ночные менуэты…
Осенняя земля, –
Что вечная ладья!..
Как Вечные Жиды
Курчавятся поэты,
Как вечный идол, прям
Земных затей судья.
«Ужо вам, писаря!
Арапы! Графоманы!..»
В стеклянной тишине:
«К барьеру, певчий трус!!»
Сквозь долгие снега
И длинные туманы –
Рабочий звон курка
И пристальное: «Ну-с!..»
Как вечные рабы
Курчавятся поэты.
Как вечный идол, прав
Земных забав судья!
Светильники. Гробы.
Ночные менуэты…
А зимняя земля, –
Что вечная ладья!
Весенняя земля…
Но где-то в чужедальней
Степи моей родной –
Над бренною душой –
Играет мой кузнец
С огромной наковальней…
О, сладостный кузнец,
Поэта брат меньшой!

* * *

О балы мои далекие!
Колокольца снежный звон!
Неопознанные локоны
В бликах елочных окон…

Зажигали свечи чистые…
Заполняли синевой…
Полонезами лучистыми
Плыли зимы над Невой.

И на санные излучины –
В запах милый, меховой –
Опускался кто-то мучаный
С эфиопской головой…

И взлетали галки снежные
Из-под санного ножа!
И была метель мятежная
Оглушительно свежа!

* * *

Когда на клейкий подоконник
Зарю обронит глупый птах,
Когда пастух – сопливый конник
Промчится с гиком на устах

Я буду спать – башкой в тужурку,
В мышином сене и пыли…
Но в оловянную мазурку
Вхожу я с теплой Натали…

И свечи светятся морозно!
И рыжий гений смотрит грозно!…
Ах, притча века – Натали!

Звенят браслеты грациозно,
И пахнут вольно и березно
Запястья сельские твои…

* * *

Светлело, а гусиное перо
Резвилось, как младенец неразумный,
И глаз косил безбожно и хитро
На этот мир – застенчивый, но шумный.

Пищала птаха, тихо зрел ранет,
Сварливый клен под окнами возился…
«Ужо тебе!» – воскликнул вдруг поэт,
И кулаком чернильным погрозился.

«Ужо тебе!» – и весело со лба
Смахнул волос воинственную смуту…
Не знала Русь, что вся ее судьба
Решалась в эту самую минуту.

* * *

Монарх изрек:
«Что Жизнь и Смерть?..
Палач – для этикету...»
И пояснил:
Всё должно сметь!”
И подмигнул поэту.
И прояснил:
«Нам жизнь дана
На вящую удачу!
А тут альбом:
«Взойдет она…»
Сей стих подобен плачу!..
Уж коли глиняный колосс -
Не место быть страданью...»
И кольца пушкинских волос
Взъерошил нервной дланью...
Басы опробовала медь,
И отпрыск Ганнибала
Вскочил с колен!
Забыл про смерть!
И ждал ночного бала...

* * *

Слетают листья с Болдинского сада,
И свист синицы за душу берет.
А в голубых глазах у Александра
Неяркое свечение берез.

Суров арап великого Петра!
А внуку – только детские забавы…
Он засмеется белыми зубами
Под легкий скрип гусиного пера.

«Ребятушки! Один у вас отец!..»
И на крыльце – Пугач в татарской бурке…
А на балах, в гранитном Петербурге
Позванивает шпорами Дантес…

На сотни верст глухой и гулкий лес…
Тебя, Россия, твой изгнанник пишет…
Вот он умолк… А, может быть, он слышит
Прощальный крик гусей из-под небес?!..

Она все ближе – теплая зима,
Где выстрелы, как детские хлопушки,
Где в синий снег падет руками Пушкин,
И из под рук вдруг вырвется земля…

И Натали доложат: «Он убит».
Ей кто-то скажет: «Вы теперь свободны».
И с белых плеч сорвется мех соболий,
И медальон на шее задрожит.

Пробьется луч весенний, золотой.
И будут бить на празднике из пушки.
И только под Михайловским, в церквушке,
Звонарь встревожит колокол литой…

Ну а пока – туманная пора.
Все в липкой паутине бабье лето.
И небо – в голубых глазах поэта!
И нервный скрип гусиного пера…

* * *

Под чугунным небосводом,
Над крестьянским Черным бродом,
Где болотом пахнет муть,
Где ночами лезет жуть,
Над безвинной русской кровью,
Над захарканной любовью
Пушкин плачет у ольхи:
Жизни нет, а что – стихи?!..

* * *

Пушкин с Гоголем сидели,
Много пили, мало ели.
И, смакуя дым глотками,
Все чадили чубуками.
Поболтать бы, да о чем? -
Лучше - ноги калачом.
Вдруг ощерился поэт:
Тридцать лет, а проку нет!
Недоступна мне пока
Глубь родного языка! -
По листу перо бежит,
Но - споткнется, задрожит,
Что кораблик на волне...
Тайну чует в глубине!..”
У Великого Хохла
Бровь к пробору поползла.
Усмехнулся? - вроде - нет.
Два кивка - и весь ответ.
Поболтать бы, да о чем?
Гоголь, вроде, не при чем.

* * *

Русский лес – домовит.
Русский воздух – молод.
Русский чай – духовит.
Русский сахар – колот.

Синь – верста за верстой
И на целом свете
Только Фет да Толстой,
Глупые, как дети…

Дремно думает граф:
«Хорошо в покое!..
И, конечно, я прав,
Веруя в такое…

Вишь, пожаловал ферт –
Мазаны волосья!
И придумал-то – «Фет»! –
Ровно кличка песья!

Ишь, отставил задок! –
Как зайчишка прыток.
Не беда, что жидок,
А беда, что жидок!..»

Драный графский буфет,
Борода Христова.
Желчно думает Фет,
Глядя на Толстого:

«Ах ты, старый старик!
Домотканый гений!
Борода, что парик
На потешной сцене…

Мудровой эрудит!
Дать бы старцу лупку!
Вроде граф, а глядит
Марьюшке под юбку!..»

Жизнь – верста за верстой –
Целый век в минуте…
«Нуте-с!» –молвил Толстой.
Фет ответил: «Нуте?..»

* * *

«Граф, извиняй! ? слова твои пусты, ?
Сморгнул денщик, топя лепеху в сале, ?
Издревле ? смерть и кривда мир спасали,
А жизнь и правда прятались в кусты...»
Всё возмутилось в Левушке Толстом...
«Прочь!!..» ? гаркнул граф и в двери ткнул перстом...
Потом всю ночь казнился над листом...

* * *

Слепые силуэты Петрограда…
Густой туман, как дым пороховой…
А он поник белесой головой
Над столиком трактира «Эльдорадо».

Совсем не «Эльдорадо»… Нет, не то…
Пульсирует заточенная жилка.
Роняет блики смрадная коптилка
На черное старинное пальто.

Шарманка задыхается за дверью,
Надсадно и застуженно сипит…
И деревяшка адская скрипит.
И чья-то рожа смотрит в окна зверем…

Его рука немыслимо бела…
Нет, он не спит, он только стиснул веки.
Как трудно быть мужчиной в этом веке,
Когда зовут в ночи колокола!

А над кабацкой стойкой Незнакомка
Кокоткой размалеванной грустит…
А он – руками белыми хрустит…
А он смеется коротко и ломко…

Потом встает и падает стакан,
И он ногой ступает на осколки.
И сразу в грудь ударит ветер колкий,
И двинется над городом туман.

Он у мальчишки спросит папиросы,
А впереди – неясные, как сны,
Горят в тумане красные костры,
Шагают гулко красные матросы.

ПАМЯТИ ИННОКЕНТИЯ АННЕНСКОГО

Клокочущий хорал
Труба переросла…
Пока я лист марал
Судьба перенесла

Твою прямую тень
За тридевять высот
Где белый-белый день
Не меркнет круглый год.

И вещих слов хвалынь
Вливается в покой…
И плещется полынь
Над памятью людской…

А млечную сирень
Прельстила тяжесть сот.
И белый-белый день
За тридевять высот.

И тени на лугу…
И строже всех твоя…
Но замкнут я в кругу
Земного бытия!

И если тяжело
Мне станет– отзовись! –
О вечности жерло,
Прожорливая высь!

* * *

«Зарежусь!» – объявил Есенин девке.
«Да что ты? – против Бога и природы?!»
«Зарежусь, говорю! Молчи, дуреха!
Бог добрый, а природа в нас самих!»
Умолкли, выпили, накрылись простыней…
В углу под краном капли отбивали
последний месяц…
«У, какая грудь!» – пропел поэт
и глухо всхлипнул: «Ма-ма!»
«С.А. Есенин, – подытожил врач.
– Гостиница, дежурную карету, двух санитаров».
Капли отбивали
последний месяц…
Колченогий дворник
сметал метлой прошедшее число…

* * *

Я вижу Ахматову Анну:
Безумные четки в руках,
И розы открытую рану
На черных житейских шелках.

А в медленном взгляде – бравада,
И страсти тягучая мгла…
А в царственном жесте – блокада,
В которой до гроба жила.

НЭПМАНСКАЯ БАЛЛАДА

Ну кто не знает Мандельштама?
Фигура-дура, скажем прямо:
Шатун, крамольный стихоплет,
В какой ты цвет его не выкрась.
Одни подачки: ест да пьет.
По виду – грач, по слухам – выкрест.
Но, черт возьми, какой пассаж,
Когда морали строгий страж
Его читает зло в гостиной…
С овчинку кажется уют!
И по лощеным барским спинам
Мурашки вящие снуют!..
Столица. Вкусный пар харчевни
Швейцары сумрачны и древни,
В хрустальной вазе мягкий хлеб.
Патруль ? небритый и холодный -
Заглянет ? грозный и свободный,
Слюну проглотит: «Ишь ты, нэп!»
Мой Бог! Какая сервировка!
Тарелку взять – нужна сноровка,
Не двинь-ка локтем невзначай…
В окне ? тельняшка, клеш, винтовка…
Пиит два супа спросит робко
И для жены – горячий чай.
Цивилизованный приказчик
С хозяйским прозвищем «Проказник»
На полового в нос ворчит.
Весь распомаженный и узкий
Гитарой ласково журчит,
Картавя на манер французский:

«Вся-то наша жизнюшка,
Как пустой стакан…
У меня на сег’дце бг’одит
Чег’ный таг’акан…»

Морозно хлещут струи водки.
Рагу шипит на сковородке.
Приказчик! Душка! Пей до дна!
Берет высоко и фальшиво
Гитары дряблая струна…
Ах, пшенный суп! Ну что за диво!

БАЛЛАДА О НОЧЛЕГЕ

Гой, робята! Рви на тройке!
Фордыбачь, российский сын!
Завались в суконной тройке
Хошь – в харчевню, хошь – в Торгсин!..
Время, время – прямо в темя
Бац! – навроде кирпича…
Хлоп ушами – ты уж с теми, –
Дунет шашечка сплеча!..
Хрен, капуста да печенка,
Все сегодня не заздря…
Водка, кровушка, чечетка –
Тридцать три богатыря!
«Вам бы надо б – чьи мы? Чьи мы?
Ну, так можем пачпорт дать…
На печи бы…на печи бы…
Нам бы надо б…нам бы спать…»
Печь высока да калена –
Подюжей жилец сперва!
Ой, потеха! До колена
От жилетки рукава!..
«Слухай, Кузька! – не конфузь-ка!
Не помни на них пальто!»
Широка натура русська! –
Степ – и то чуток не то!..
«Так негоже при народе! –
Слышь, лежачего не бей!..»
Любит пшенку в огороде
Наш залетный воробей!..
Спит под печкой сучка Моська,
Снится ей мосол свиной.
Спит на печке странник Оська
(Ну, конечно, и с женой!)…
Мает маятник судьбину…
Русь! Кладбище да труба…
Через пущу-луговину
Продирается изба…
Под щекой у сучки Моськи
Сохнет Оськин башмачок…
Ая-яй! Не стыдно, Оська?!
Ведь не спишь ты, дурачок!..
«Здрассте! Здрассте! Нет, не сплю я…
Потому что вот – не сплю…
Вашу родину люблю я!
Нашу родину люблю!…
Почему-то лилипуты
Повставали в уголки
На кривых ножонках путы,
А в глазенках – угольки!..
Как же? – круглые недели
Чтоб ни крыши, ни угла?!
В самом деле, вы хотели,
Чтобы мы как чучела?!
Извините…Мерзость…Мысли…
Просто карлики в углах…
Нам бы надо б в зябкой выси,
Чтоб на легоньких крылах!
Над ветрами колокольни,
Где зарница, как нарыв!
Черной птицей в небо, что ли?
Три ха-ха! – какой наив!
Вы поймите, вы поймите,
Как я счастлив за житьё!..
Ну, пожалуйста, возьмите
Сердце алое мое!!..»
В раннем поле, где Морозко
Машет гривушкой льняной,
От села уходит Оська
/Ну, конечно, и с женой!/…

ЛАГЕРНАЯ БАЛЛАДА

Вступление

Как совы сонны и недобры воры.
Бесята смерти прыгают в кострах.
И плавают над зоной разговоры
Липучие и едкие, как страх.

В болотине увяз таежный лагерь,
Закручено сплетенье душ и тел.
Земной любви неуловимый ангел
По Северу в тот день не пролетел.

Авторитетный вор (дурачась).
Коль нечего в паскудной зоне пить
Пора слезами глотку окропить,
В утробу непутевую пролить их...
Эй, шмуль, канай сюда,
Ты кто? - политик?..
Поэт.
Я – Мандельштам! Я – лодочник!
Безумец, настигнутый зигзагом громовым!
Спалил всю лодку огненный трезубец
И я завис над морем гробовым,
Не перейти пучину смерти вброд!..
Авторитетный вор.
Он чокнутый! кило печенья в рот!
Поэт.
Я помню, в Петергофской колоннаде
Свистел ветров мучительный кларнет!
На Пасху я послал два слова Наде, –
Ответа нет, увы! – ответа нет!…
Гнусавый.
Кого жалеть? Что есть в натуре баба? –
Всего лишь дырка, скользкая, как жаба!
Поэт.
Не смейте! Это гнусно!
Авторитетный вор.
Не дури. На, лучше, самосаду подкури…
Вор-заика.
Б-бабье – они как п-плохонькие лодки,
В любовной жизни н-надобно в-весло…
Гнусавый.
Залить бы, что ли, валерьяном глотки,
Да так, чтобы поносом пронесло!…
Поэт.
Мне страшно здесь! Лежишь во тьме барака
Как Гоголь, пробудившийся в гробу!
Гнусавый.
О чем и речь? Зачем горбатым драка?
Тащи потом несчастье на горбу.
Авторитетный вор.
Ты, говорят, был в должности поэта,
Что ж, растолкуй нам в рифмочку про это.
Гнусавый.
Пусть пожует жиганской колбасы,
Чтоб укрепить поэтские басы.
Вор-заика.
Жри, не давись. Трясется, доходяга.
Что делать? Жизнь – преподлая бодяга.
Авторитетный вор.
Поел? Теперь натурой заплати:
Изобрази поэта во плоти!
Поэт.
Извольте! Но едва ли вы поймете!
Поэзия не кража, не грабеж!..
Авторитетный вор.
Воры, считай, жемчужины в помете,
Копни навоз, авось да разгребешь!
Поэт.
Поэзии Божественные чары
Подобны внеземному кораблю!..
Авторитетный вор.
Оставь свои загадки для сучары,
А я так созвучия люблю!…
Поэт.
Забыл!.. Ах, да! ..
На треснувшей иконе
С ухмылкой сатанинской полубог!..
Авторитетный вор.
Поэт, навроде, тоже вор в законе! –
Живет себе как вольный голубок!
Поэт (читает).
Кладбище Вселенной. Полуночь души.
Могу ли во мраке расцвесть я?
Незрячую землю в тишайшей глуши
На ощупь находят созвездья.
Авторитетный вор.
Не стыдно, жид! С невинными глазами
Толкаешь нам Серегу из Рязани.
Я смолоду завзятый книгочей,
Профессор ярославских уркачей!
Поэт.
Есенин! Чушь! Певец святых коров!
Поэт – как луч столетий и миров!
Авторитетный вор.
Цыц! Не вертись, как устрица на блюде!
Тебя, придурка, пригласили люди,
Тебя, барбоса, слушает ворье,
Так расскажи, пожалуйста, свое.
Поэт (читает).
И глух человеческий разум, и слеп.
Мерцают просветы скупые.
Ключицы любимой и горестный хлеб
На ощупь находят слепые.
Авторитетный вор.
Над кем смеешься, лагерная рвань?
Кого дурачишь – деревенских вань?
Гнусавый.
Поносник! Спер Серегины стишата!
Обдай его баландой из ушата!
Вор-заика.
Мы для н-него п-преступники, х-хамье…
Поэт.
Клянусь Надеждой, это все – мое!
Я – Мандельштам! – клейменный, именной!
Весь Петроград качался, как хмельной!
Сам Блок сказал: «Строка сечет как розга!..»
Гнусавый.
Огладь его орясиной вдоль мозга!
Вор-заика.
Он полудурок, б-брось его, н-не трожь!
Б-боюсь к-кровянки, аж в к-коленках дрлжь!
Авторитетный вор.
Пусть не наглеет!Фраер! Тварь! Дебил!
На получи! (бьет)
Вор-заика.
Да ты его п-прибил!…
Авторитетный вор.
Не будоражьте душу, Бога ради!…
Поэт.
Кровь…Умираю… Передайте Наде…
Авторитетный вор.
Эй, работяги! Тут один шакал
Упал и в рай небесный ускакал!
(Ворам вполголоса)
Атас! Расход! Что приуныли, братцы?
Давай, урло, запишем жида в святцы!

Эпилог

Где тени мертвых бродят не дыша,
Где вьюга воет лагерной сиреной,
Гори-гори одна во всей вселенной
Незрячая молочная душа.

Где говорят земля смешалась с небом,
Где ни ходьба ни гоже, ни езда
Над ледяным закостенелым снегом
Гори-гори младенчества звезда.