Сергей ТЕЛЮК
ОДНАЖДЫ В XX ВЕКЕ
Из бесед на кухне у Юрия Влодова
От автораПересказывая устные истории поэта Юрия Александровича Влодова от его имени, я мог бы считать себя соавтором, – кстати, мэтр признает меня собратом по перу. Но дело в том, что услышанное не записывалось мной ни на диктофоне, ни на бумаге, а фиксировалось в памяти. И потому теперь невозможно отделить реалии от моего собственного вымысла. В чем я и признаюсь.
Итак, с благословения Юрия Александровича, начинаю…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. СЕМЬЯ, СЫНОЧКА…Однажды, в годы Гражданской войны, в один из украинских городков вошли красные. В то же время там находился антрепризный театр, который, разъезжая по «городам и весям», выступал и перед красными, и перед белыми, и перед зелеными…– Кто играл перед белыми? – строго спросил труппу, собравшуюся в своем, стоявшем в тупике, вагоне, вошедший матрос.
– Я – антрепренер этой труппы! Что угодно?! – выступил вперед знаменитый российский трагик Райский.
– А ну ходи, контра, на коридор! – скомандовал матрос.
Вывел его из вагона и застрелил.
А оставшаяся без антрепренера труппа, скорбя о происшедшем и помогая его молодой вдове Наде Надеждиной, продолжила свои выступления.
Больше всех в помощи актрисе усердствовал участник гастролей Шура Влодов, бывший на пять лет младше нее. По прошествии двух лет по обоюдному согласию они стали мужем и женой.
Это были мои родители: Надежда Борисовна Тимошенко (Надеждина) – дочь православного священника, и Александр Захарович Левицкий (Влодов) – племянник «короля Одессы» Мишки Япончика.В одной из ссор, в конце 40-х, я услышал, как родители выкрикивали друг другу: «одесская морда» (кричала мама), «рязанская свинья» (отвечал отец).
Тогда я спросил у мамы: почему они до сих пор живут вместе?
– Семья, сыночка… – отмахнулась от вопроса мама.
II. ТИШЕ, ЗДЕСЬ ДЕДУШКА ЛЕНИН…Однажды летом в бытность нашу в Москве мы с мамой оказались на Красной площади. Ничего необычного в этом нет, если не считать того, что в то время через нее ходил городской транспорт, и такой охраны, как позднее – не было.Мы шли параллельно Кремлевской стене. И вдруг мне, трех-четырех летнему мальцу, приспичило в туалет.
– Хочу какать, – сообщил я маме.
– Потерпи, сыночка, – стала она уговаривать меня, ускоряя шаг.
Но я упорствовал, продолжая стоять на своем:
– Хочу какать.
Мама огляделась по сторонам…Спасская башня возвышалась невдалеке подобно сказочному великану, а мама держала меня навису и приговаривала:
– Тише… Тише, здесь дедушка Ленин…Внезапно появился военный и, угрожая, приказал немедленно убрать «это безобразие». Безропотно разрывая на себе нижнее белье, и доставая его лоскуты из-под кофточки – мама подчинилась. Потом взяла меня на руки, и мы стали быстро-быстро удаляться…
III. О-О-О!
Однажды мама решила провести свой отпуск вместе со мной в Харькове, у родственников. И вот, в конце мая 1941 года, мы отбыли из Москвы.
Но, по известным причинам, все пошло наперекос. Отступление Красной Армии из Харькова и оккупация его немецкими войсками происходили с калейдоскопической быстротой. И мы с мамой в возникшей неразберихе не смогли эвакуироваться.Вошедшие в город немцы, к тете и бабушке, у которых мы жили в полуподвальной квартире в центре, подселили двух офицеров Гестапо – Вилли и Курта. Они были из разных сословий (первый – барон, второй – мясник) и когда выпивали, нередко ссорились. К нам же они всегда относились хорошо: охраняли своим присутствием, усиленно снабжали продуктами – чем в итоге помогли выжить.Как-то мама в разговоре с ними сказала, что ее муж, оставшийся в Москве, батальонный политрук запаса (отец ушел на фронт без нас – в самом начале войны).
Вилли и Курт, не сговариваясь, подняли указательные пальцы вверх и с многозначительностью одновременно прокомментировали жест:
– О-о-о!
IV. НЕЛЬЗЯ! ВОЖДЬ!Однажды Вилли, офицер Гестапо, живший с нами в одной квартире в оккупированном Харькове, придя в нашу комнату за солью, заметил под кроватью журнальный лист с портретом Сталина (видимо, он висел на стене и, упав, оказался забытым в наступившей неразберихе).
– Нельзя! Вождь! – подняв иллюстрацию, сказал он.И отдал ее маме.
V. ГЕРР ОФИЦЕР…Однажды вечером во время войны в центре Харькова двое румынских солдат стали приставать к двум нашим девушкам. Одна из них вырвалась из навязываемых объятий и подбежала к немецкому офицеру, оказавшемуся поблизости.
– Герр офицер… – начала девушка свою просьбу о помощи.Выслушав ее внимательно, немец подозвал, вытянувшихся при виде его по стойке смирно, румын. И начал громко ругаться, хлеща их поочередно перчатками по щекам.А девушки пошли дальше, на звуки духового оркестра. Там – танцевали.
VI. РАЗВЕДКА, ПАЦАН!Однажды я, будучи еще мальчишкой, наблюдал в Харькове, как наш управдом Кузьмич ходил с гестаповцами по квартирам.
Он стучал или звонил в очередную дверь и кричал:
– Мадам, откройте! Гестапо.Кузьмич был известным в округе выпивохой, и его, по всей видимости, не очень-то интересовало, какая власть в городе. Он оставался бессменным управдомом, как говорится, и при белых, и при красных.
– Мадам, откройте! НКВД, – выкрикивал он с той же, узнаваемой интонацией и до, и после войны.Я спросил у него, что означает его двуликость?
И он, после хмельной отрыжки, ответил:
– Разведка, пацан!
VII. Я ВАМ ПОКАЖУ, ТЫЛОВЫЕ КРЫСЫ!Однажды Красная Армия на непродолжительное время заняла Харьков. И, в преддверии отступления, была организована эвакуация.
Людей вывозили товарняками, с частыми и продолжительными остановками в пути (из зоны бомбежек мы выезжали около месяца). Питались различной ботвой, сырым выкопанным картофелем, в общем, чем Бог пошлет.
Каждое утро из вагонов выгружали мертвых. Но мы с мамой жили еще и надеждой, так как узнали, что все московские театры были эвакуированы в Кемерово, Новосибирск и Томск. И поэтому наша конечная цель была определена.Вместе с нами в вагоне ехал ненормальный хромоногий моряк-фронтовик.
– Я – герой! Я вам покажу, тыловые крысы! – периодически выкрикивал он, наводя жуть на женщин и детей.
И вдруг ему захотелось лечь спать именно в том углу, где сидела молодая женщина с грудным ребенком. Он выхватил у нее ребенка, и – выбросил в проем двери движущегося вагона. Женщина бросилась со звериным воплем на хромоногого. Раздирая его лицо ногтями, она вытолкала моряка в тот же самый проем, и сама выпрыгнула из вагона.Все это пронеслось как фантом, но осталось в моей памяти.
VIII. ВСЕГО НЕ УПОМНИШЬОднажды, когда война уже закончилась, к нам с мамой в Кемерово (куда мы перебрались из Новосибирска, прожив там три месяца) приехал отец.
В общем-то, он был узнаваем, правда похудел и поседел (особенно виски), но выглядел молодцевато. На его груди красовались три ряда наградных колодок.И, глядя на них, я спросил:
– Ты кто?
– Майор…
– А за что? – не унимался я.
– Да так… Ползли к Берлину, стреляли, обмораживались… Мало ли… Всего не упомнишь…
IX. Я ВАМ БУДУ ОТЧИМОМ
Однажды в разгар зимы приехала в Березники большая фигура – авторитетный вор Егор Татарников. В пятидесятиградусный мороз он стоял на верхней площадке перед входом в кинотеатр (в добротном пальто, меховой шапке, перчатках – как инженер) и смотрел тоскливым взглядом на проходящие мимо беззаботные парочки. А возле него толпились местные урки. Один из них, Зая, всхлипывая, жаловался на кого-то… Другой – Терех – выговаривал ему:
– Чего ты, дурашка, сукоед?! Чего ты разбазарился – успокойся…
– Прекратить это все, – негромко сказал Егор. – Не могу видеть… Если родители не воспитали – я вам буду отчимом…
Но тут подъехал самосвал. Татарников неспешно спустился к нему по ступенькам. Сел на сидение, захлопнув за собой предупредительно открытую шофером дверь. И – уехал.В Березниках, в ту пору единственном «каменном» городе, построенном среди левобережных болот Камы, был еще и Дворец культуры, где работали актерами мои родители. Но местная жизнь протекала отчасти на лагерный лад, так как на другой стороне реки в отдалении раскинулись бескрайние просторы Усольлага.Позднее отец, отвечая на мой вопрос:
– А на что похож наш город?
Сказал, не долго думая:
– Пожалуй, на Комсомольск-на-Амуре. – И добавил: – Правда, Комсомольск несколько больше, но все равно такой же…
X. ГДЕ. КОГДА. С КЕМОднажды, после возвращения из эвакуации, я написал письмо из Харькова в Березники, что под Пермью, оставшейся там подружке. В письме я, как мог, описал романтику воровской жизни, а в завершение добавил, что мы с паханами разъезжаем по городам и грабим госбанки. В подтверждение написанному я вырезал из книги «Ранок» Микитенко (как я узнал позже – расстрелянного в 37-м) картинку, на которой были изображены беспризорники, играющие в карты на крыше вагона, и вложил ее в конверт.
Через какое-то время в нашу полуподвальную квартиру, где я в тот момент находился с бабушкой, вошли два коренастых мужика.
– Ты – Юра? – спросил один из них.
И после утвердительного ответа, показав красное удостоверение, предложил пройти с ними, объяснив бабушке, что это ненадолго – для выяснения кое-каких формальностей.
На улице нас ждал «Виллис». Мы сели в него – и вскоре оказались перед черными металлическими воротами с вывеской «Институт стали и сплавов».
Машина – затормозила. После небольшой паузы – въехала во внутренний двор.Меня отвели в кабинет, где на одной из стен висел портрет Берии, и оставили в распоряжении находящегося там человека в гражданском.
Он усадил меня за один из двух, стоявших в кабинете, столов, и, дав ручку с чистым листом бумаги, лаконично сказал:
– Пиши…
– О чем? – недоуменно поинтересовался я.
– О себе, – ответил он.
Я написал автобиографию.
Хозяин кабинета прочитал написанное мной и, скомкав и выбросив бумагу в мусорную корзину, дал мне новый чистый листок со словами:
– Пиши об ограблениях. Где. Когда. С кем.
В следующий момент внезапно открылась дверь. К нам вошел мужчина среднего роста в хромовом плаще нараспашку, на вид имевший, как мне показалось, поразительное сходство с портретом Берии.
Выслушав доклад от, видимо, подчинявшегося ему хозяина кабинета, он, сев на угол стола, за которым был я, проницательно посмотрел…
И вдруг почему-то я стал перед ним оправдываться. Показывая татуировки, говорить, что я «щипач» одиночка и ничего общего с налетчиками не имею. И что картинку я вырвал из книги, которую нашел в дядиной библиотеке.
– Твой дядя, как его… Тимошенко – член партии? – прервал меня он.
– Так точно, коммунист, зав. отделом Обкома, – ответил я.
– Член партии еще не коммунист… – произнес он.
И, уже обращаясь к подчиненному, распорядился:
– С мальчишки «объяснительную», и – отпустить. А дядю – сюда. На профилактику!
Как оказалось, это был начальник харьковского НКВД товарищ Вассерман.Года через два-три, в одном из киножурналов, я увидел прибытие в Москву руководителя британской разведки господина Ойли. И диктор за кадром сообщал, что в аэропорту его встречали: «товарищ Берия, товарищ Гроссман и товарищ Вассерман…»
XI. ПО ЛИЧНОМУ ВОПРОСУОднажды, намаявшись от неустроенности после возвращения в Москву, я решил обратиться с просьбой к самому Сталину.
Мне стало известно, что по распоряжению Ворошилова дали квартиру в Москве одному из воровских авторитетов. И я, не имеющий, как говорится, ни кола, ни двора, подумал – ну чем я хуже!Решиться на такое было непросто. Прикуривая папироску одну от другой, я какое-то время кружил вокруг Кремля, и, наконец, отважившись, вошел в ворота Спасской башни.
В застекленной будке с надписью «Бюро пропусков», стоявшей перед часовым, находившимся в отдалении, сидел майор в форме войск государственной безопасности. Он, поднявшись, откозырял и, обращаясь ко мне, поинтересовался целью посещения…
– К товарищу Сталину. По личному вопросу, – отчеканил я заранее заготовленный ответ.
– Я, конечно, могу записать вас на прием к Иосифу Виссарионовичу, но придется долго ждать, – участливо отреагировал офицер. И продолжил после паузы: – Обратитесь лучше в Верховный совет – как к депутату вы скорее к нему попадете…Обласканный внимательным обращением, я вышел на Красную площадь со слезами на глазах, и ощущением, что уже побывал у Вождя, и мне ничего не надо!..
XII. МЫ С ВАМИ ГДЕ-ТО ВСТРЕЧАЛИСЬ?Однажды в Джезказгане (Казахстан), в послевоенное время, произошло восстание заключенных. Поводом для этого послужила бурда, которая в тот раз оказалась совершенно не пригодной для еды.
Лагерь гудел, требуя начальника. Неожиданно в зону, ломая забор, въехал танк. Над головами засвистели пули. Люк на башне танка открылся, а показавшийся оттуда танкист объявил в «матюгальник»:
– Всем лежать! Следующая очередь – по людям!
Наступила тишина.
Вдруг, недалеко от меня, поднялся один из «политических» и запел: «Вставай, проклятьем заклейменный…» За ним, подхватывая песню, стали подниматься другие заключенные.
Танк дал задний ход…Спустя много лет, я встретил этого «политического» в Москве, в Союзе писателей.
– Мы с вами где-то встречались? – спросил, увидев меня, Михаил Павлович Кудинов.
